Рубрика: Стихи из под пера

Бей меня шальная жизнь,

если женщину обижу,

если слез я не увижу

в уголках житейских жил.

 

Раствори ее печаль

эликсиром моей ласки.

Пусть коснется без опаски

чувств, что греет мой причал.

 

Ощутив ее тепло,

я улыбкой расстараюсь

и с волнением покаюсь,

в том, что грешным был в былом.

 

И на звездных небесах

вспыхнет новое созвездье.

И не будет скорби прежней

в ее радостных глазах.

Нам летом некогда подумать

о быстротечности судьбы.

Лишь осень – дерзкая подруга

тоской влияет на умы.

Осенней серостью польщенный

я начинаю перебор

друзей, доселе не прощенных,

врагов, дарованных на спор.

Взглянув на желтое убранство

притихших парков и садов,

я замечаю постоянство

мечтой отмеренных шагов.

Под вой разгневанного ветра

на ум приходят те года,

когда спешил на край я света,

но не добрался никогда.

А в дождь осенний засыпаю,

и снится мне моя родня,

с которой вместе запеваю

про прелесть завтрашнего дня.

В автобусе заслушался старушек,

чуть не проехал нужной остановки.

Одна клялась другой, что стало лучше,

а та, что недовольна обстановкой.

И то, что от забот ослабло зренье,

и ноги перестали гибко гнуться.

Что сослепу не видит озаренья

и в прошлое так хочется вернуться.

Другая ей с улыбкой отвечала –

я зрением не смею похвалиться,

но видами мой взгляд не опечален,

мне видятся внимательные лица.

И пусть меня не слушаются ноги,

при случае на палку обопрусь я.

Негоже нам сворачивать с дороги

и робко оставаться на распутье.

Две женщины, два взгляда на старенье,

на жизнь, которой чуточку осталось.

Даю я им свое благодаренье,

оно, быть может, скрасит чью-то старость.

 

Ты обещал вернуться, так вернись

в страну не дураков, а новых гениев.

Москве золотоглавой поклонись,

с Арбатом побратайся своим пением.

 

Пройдись пешком на Чистые пруды,

веков зеленый сон продолжи с ивами.

Спасательные выложи круги,

уважь аккордеонными мотивами.

 

Посеянные грезы отыщи,

пришло тобой рифмованное времечко.

Омой дождем ранения души

и выдай песней косности по темечку.

Осень загрустила золотая.

Серостью затянуто лицо.

Листья, словно голуби, летают.

Небо затуманилось свинцом.

Медленно стекает нудный дождик,

разбавляя лужи на тропе.

С жалостью взирает подорожник

на подруг, рыдающих в стоге.

И стоят редеющей преградой

дерева с потерянной листвой.

Только ель – зеленая отрада

зазывает нежною хвоей.

Ах, картошечка, картошка,

мы живем, тебя любя.

Без тебя желудок тощий,

душит голод без тебя.

То ли дело под картошку

выпить чашечку винца.

И озвучить под гармошку

нам частушки без конца.

Про вкуснейшее жаркое

и про сочное пюре.

А в мундире, вон какое

яство дышит на столе.

И бульончик без картошки,

что баланда, а не суп.

Эх, бери скорее ложку,

а зевнешь, не обессудь.

Под ногами золото рассыпано.

Закрома  у осени полны.

И страдает в образе задрипанном

старый клен по прелестям весны.

 

Не к лицу слоняться в оголении

на виду заплаканных берез.

Лучше быть в зеленом оперении

и встречать с достоинством мороз.

 

Но судьбой такое не предписано

на просторах питерской земли.

Часть одежды осенью описана,

остальное  ветры унесли.

 

И грызет, родимого, стеснение,

и болит кленовая душа.

Долго ждать весеннего цветения,

чтоб свободой вволю подышать.

 

В деревне под названием Петровка

родился отрок в лоне сентября.

Его тогда, за сомкнутые бровки,

и нарекли в честь дедушки Петра.

 

Не по часам он рос, а по минутам

и в первый год ножонками пошел.

Тянулся вверх не тополем согнутым,

а кленом дерзким в детство перешел.

 

Гонялся в степь с ватагой деревенской,

в пруду ловил отменных карасей.

Своим стараньем в деле был известен

и верным другом звался у друзей.

 

Они гурьбой в заснеженную вьюгу

за десять верст ходили за мечтой.

И школьный класс, как преданного друга,

его пускал с надеждой на постой.

 

А на дому скотина и покосы

и ноги жжет колючая стерня.

Он терпит все и помощи не просит.

Так поступает вся его родня.

 

Идут года, взрослеет наш Петруха.

Пожар любви захватывает дух.

Девичий смех ему ласкает ухо

и беспокоит сердце частый стук.

 

Не удалось любовью насладиться,

вдруг прозвучал воинственный приказ.

В солдатском ритме юность стала биться.

И стал не лишним друг-противогаз.

 

Мешали сну тревоги и ученья.

Съедало потом плотное х.б.

Но предки ждали честного служенья,

и он почтенье жаловал судьбе…

 

…А были те, кто щедро откупился

и колесил по местным кабакам.

Любить Отчизну вовсе не стремился

и в рот смотрел заморским чужакам…

 

Но не о них в поэме говорится

и потому продолжу свой рассказ.

Петру то утро долго будет сниться,

когда с сиреной прозвучал приказ.

 

Был поднят взвод его не для ученья.

Петр вместе с ним вступил в жестокий бой.

И нет врагу пощады и прощенья,

Петр прикрывал покой людей собой.

 

И лишь на миг тень страха промелькнула,

а там опять огонь передовой.

Его сразила вражеская пуля.

Погиб Петруха – парень золотой…

 

…Стоят на взгорке плачущие люди.

У ног скорбящих скромный обелиск.

Твоя деревня подвиг не забудет,

и ты, читатель, скорбью поделись.

 

В сирийском небе сбиты наши парни

по воле подлой хитрости еврейской.

Они ушли бойцами в нашу память,

а где благие чувства европейцев?

 

А где союз борения с террором,

что на словах звучит, а не на деле?

Из пухлых уст выходит только троллинг,

который тесно вяжется с бездельем.

 

Простите нас, небесные герои.

Страна вовеки подвиг не забудет.

Уже идут войска победным строем.

За вашу смерть святая кара будет.

Вот снова синь меня небесная зовет.

На чистом небе нет ни облачка, ни тучки.

С великой нежностью смотрю на небосвод

и говорю себе – какой счастливый случай.

 

День предвещает мне ответную любовь,

которой я с волненьем буду отдаваться.

И прозвучит волшебный вальс, в конце концов.

И мы сольемся нежно в милых ритмах вальса.