Рубрика: Стихи из под пера

Зима пришла к нам только в феврале.

Примчались вдруг февральские метели.

Мы снежного добра давно хотели.

Мечтали на снегу оставить след.

 

И вот свершилась давняя мечта.

Мы вместе с детством в белый снег нырнули.

Потом слепили фирменные пули

и стали их без устали метать.

 

Восторгом оглашался горизонт.

Пугались даже смелые вороны.

Сражались  мы без всяких церемоний.

Да здравствует заснеженный сезон.

 

Да здравствует пушистая зима,

донесшая до нас кусочек счастья.

Неправда, что метель – дитя ненастья.

Она для нас заснеженная мать.

Прогуляюсь босиком в чистом поле.

Подержу в руках туманную свежесть.

Расхрабрится моя рифма на воле,

окунется в васильковую нежность.

 

Уведет меня строка в запах лета,

где господствуют лесные солисты.

И ворвется вместе с солнечным светом

шорох музыки знакомый и близкий.

 

Я усилю этот звук звонкой песней,

распахну в порыве чувств свою душу.

И представится мне жизнь интересной,

потому что мир меня будет слушать.

Прощайте, люди добрые, прощайте

и с горечью меня не вспоминайте.

Я честно охранял людские души

от мерзкого последнего удушья.

 

Я много повидал на этом свете.

Ко мне тянулись взрослые и дети.

Несли цветы к бетонному подножью

и речи говорили осторожно.

 

Оплакивали горькими слезами

бойцов, что захоронены рядами.

Всех тех, что отдавали свои жизни

не только за спасение Отчизны.

 

Останки  их укрыли пол Европы.

И смерти они приняли без пробы.

Их кровью оросилось поле жизни,

стонавшее под бременем фашизма.

 

И вот теперь бездушные уроды,

не лучшие посланники народа

с пробойниками тянут свои руки.

Я стойко принимаю эти муки.

 

К рассудку призываю, но напрасно.

Уже огня свечение погасло.

Прощайте, люди добрые, прощайте

и с горечью меня не вспоминайте.

 

Фашистское ненастье

накрыло Ленинград.

Пожар людского счастья

увидел милый град.

 

Надолго затянулась

блокадная петля.

В тревогу окунулась

любимая земля.

 

Вползал в сознанье голод,

студилась в жилах кровь.

Крошил людей осколок,

лишая мирных снов.

 

Ломалась твердь гранита,

корежилась Нева.

Огнем и динамитом

взрыхлялись острова.

Под вражеским прицелом

великий город жил.

Возвышенные цели

в сознании выносил.

Не думая о славе,

достоинство храня,

российский дух прославил

и вышел из огня.

Мне больно видеть, как мой друг

не тот источник выбирает

И ест из потных лживых рук,

все то, что недруги швыряют.

 

Все то, что гложет наш покой,

грызет житейские основы.

Все то, что тщетно испокон

стремятся вдеть в венец терновый.

 

Сильна предвзятая молва,

коварно пущенное слово.

И вот уже крушит волна

следы достоинства былого.

 

И вот уже ликует червь,

служитель яблока раздора.

И вот уже глумится чернь

над светом общего восторга.

 

 

Судьбы моей вершитель,

мой самый верный друг.

Аккордов повелитель

покинул меня вдруг.

 

Вздыхает моя дека,

как робкая душа

Звучит у человека,

стараясь не мешать.

 

Не порванные струны

скучают по рукам.

Когда-то ночью лунной

играл он по строкам.

 

И песни вырывались

на жизненный простор.

Случалось, струны рвались

от выстрела в упор.

 

Порой они сбивались,

почувствовав обрыв,

Но снова собирались,

звучали на разрыв.

 

Я с ним в единой связке

взлетала до вершин

И не было отмазки

и поиска причин.

 

Когда борзые волки

пытались укусить,

Я их мотивом колким

старалась охладить.

 

И пела жестким ритмом

с поэтом в унисон.

Без спроса у элиты

сбирала стадион.

 

Теперь в большом расстройстве

по Вове плачу я.

Без всякого притворства

скорбит душа моя.

 

Смотрю на неба синеву

в глазах своей любимой.

И только счастье нахожу,

что верою хранимо.

 

Я так хочу, чтобы оно

не рушилось тревогой.

И потому о ней одной

склоняюсь перед богом.

 

Я без конца его прошу –

оставь в покое небо,

не дай расстаться с синевой,

с которой вышел в негу.

 

С которой заново восстал

из сумрачного ада.

О смерти мыслить перестал,

мне этого не надо.

 

Благословляю каждый день,

что с милой мне дается.

Звучит в ушах святая звень

и в сердце отдается.

Прости меня заросший палисад.

Простите заколоченные окна

За то, что вам приветы не писал

Из невского красивого далека.

 

За то, что на гранитных берегах

Не думал я про волжские просторы.

И места не нашел в своих стихах,

Надеясь, что приеду очень скоро.

 

По родине болит моя душа

И требует к околице вернуться.

А мысли возле Невского кружат.

От них мне невозможно отвернуться.

Противно видеть мир, смотрящий по-плебейски,

жующий компромат из лживого дерьма,

трактующий канон совсем не по-библейски.

В таком обличии мир не светоч, а тюрьма.

 

Бесправная тропа ведет на вымиранье.

Безмолвное добро курирует карт-бланш.

Преследует людей не божье наказанье,

а взбалмошная цель с надеждой на реванш.

 

История гласит – такая цель опасна,

но разум  все слабей в коварном море лжи.

И мысли не о том, как сделать жизнь прекрасной,

а только об одном – как лучше услужить.

На политической Голгофе

распяли правду, как Христа.

Враньем обмазанные профи

скупили теплые места.

Над сворой загнанных арбитров

глумится денежный мешок.

Носитель чести будет битым –

кричит назначенный божок.

И свора западных шакалов

вершит преступно-страшный суд.

По их бессовестным мордалам

им, к сожаленью, не дадут.